Антисоветчина- опрос

младше – тем чаще отмечают позитивные. В то время как о нарастании уверенности в завтрашнем дне, хаосе и неразберихе в управлении страной, кризисе национальных отношений говорят 50%, 41% и 31% респондентов в возрасте от 60 лет и старше соответственно, среди россиян до 24 лет эти явления отмечает лишь каждый четвертый (29%, 24% и 23% соответственно). В то же время среди молодежи 24% говорят об укреплении международных позиций страны, 29% – о начале экономического обновления в государстве, а 22% – о расширении политических прав и свобод, «против» 16%, 16% и 15% соответственно среди сограждан преклонного возраста. Впрочем, противопоставление прослеживается не только по радикально расположенным в возрастном смысле группам, более скептическое отношение к событиям и явлениям, сопровождавшим период перестройки, свойственно и россиянам среднего возраста (от 35 лет и старше). Не случайно среди российской молодежи в данном вопросе прослеживается наибольший процент затруднившихся с ответом – равнодушных, незнающих и неопределившихся. Причем такая тенденция прослеживается и в отношении других вопросов, касающихся оценок исторических событий и фигур – молодежь их знает мало и почти не интересуется.

Таким образом, очевидно, что превращение памяти в историю зачастую сопровождается обезразличиванием имен и трагедий (как и триумфов) прошлого. Новые люди могут знать имена и даты, но равнодушно подходить к значению и наследию ушедшего на страницы учебников истории.

И в заключение вернемся к первому вопросу. Россияне оценивали последствия демократических и рыночных реформ после совершенно различных десятилетий – после ставшего притчей во языцех лихого десятилетия 1990-х и после относительно процветающего периода 2000-х, относительную стабильность которого до сих пор не удалось поколебать даже глобальному кризису. Что же оценивали респонденты? Не уверена, что лишь наследие перестройки...
Если бы все в стране оставалось так, как было до начала перестройки (до 1985 года), то было бы лучше. Согласны ли вы с этим мнением? (%)Хостинг фотографий



Инициативный всероссийский опрос ВЦИОМом проведен 16–17 января 2010 года. Опрошено 1600 человек в 140 населенных пунктах, в 42 областях, краях и республиках России.

Три дня назад, с трудом сдерживая гнев и мат, уполномоченный по правам человека Алексей Иванович Селюков познакомил меня с документами, которые только-только получил. Решив, что все другое может подождать, мы, не сговариваясь, посмотрели на календарь. И поняли друг друга без слов: времени практически не оставалось. Он сел писать заявление прокурору края, я помчался на ночь глядя в Китаевское. В этом старом и очень хорошем селе 12 апреля 2003 года семнадцатилетний Дима Медков с другом Лешей Хиленко, как выяснила милиция, доказала прокуратура и подтвердил суд, «спровоцировал драку» со своей четырнадцатилетней сестрой Татьяной Медковой. В ходе которой сначала избил ее ногами, а затем (оцените судейский пафос), «преследуя цель причинения тяжких телесных повреждений, на почве личных неприязненных отношений, действуя во исполнение своего преступного умысла», ударил ее в голову, отчего девочка упала виском на острый угол батареи. А дальше суд установил и детально расписал характер черепно-мозговой травмы, от которой скончалась девочка. И чтобы скрыть преступление - Дмитрий Медков «перенес труп сестры в огород, где топором расчленил его на части и практически сжег в топке бани. Несгоревшие части тела совком ссыпал в ведро и вынес в реку Томузловка, протекающую за огородом…» Дальше в этом постановлении указано, что: - свидетель Хиленко детально рассказал о драке, как друг расчленял и сжигал в печке баньки труп девчушки; - подруга показала, что между матерью и убитой иногда случались ссоры и дочь уходила из дома. Далее пересказаны заключения экспертов, согласно которым: - Дмитрий Медков признается хроническим шизофреником, и так как страдает «субъективизмом» и «свободным суждением», психиатрами признан «особо опасным». Кстати, он даже не был допрошен в суде, впрочем, как и Хиленко, который до этого написал заявление о прекращении в отношении него уголовного преследования по факту укрывательства убийства. Судом оно удовлетворено в связи с его «деятельным раскаянием». Напоследок перечислены вещественные доказательства: четыре топора, совок, печь, занавеска, камень, гвозди и тому подобное. Есть еще простой перечень протоколов и актов, среди которых лично меня очень впечатлил акт о применении розыскной собаки. «Применяли» Мухтара, так же, как и вещдоки изымали, спустя восемь месяцев после преступления. Венчает это двухстраничное судебное постановление решение: Медкова Дмитрия навсегда запереть в спецотделении психиатрической лечебницы, где принудительно лечить. В которой он пребывает и поныне. Став в 20 лет инвалидом II группы. «Здравствуйте, мои дорогие. Я жива и здорова… Мама, я думаю, может быть, ты до сих пор меня еще любишь, ведь я не виновата, что ушла из дома. Ведь в пятницу 11 апреля 2003 года ты сама меня очень обидела, уколола меня прямо в сердце. Я знаю, что все матери, чем девочек, больше всего любят мальчиков. Когда я уходила, я была очень расстроена, но я до сих пор тебя люблю. А не писала я тебе потому, чтобы ты узнала, как лучше жить, со мной или без меня. Если ты до сих пор считаешь меня своим ребенком, своей дочерью, пожалуйста, позвони мне. Даже если я уже для тебя не существую». Да, вы правильно догадались. Расчлененная и сожженная родным братом и его приятелем (сознались ведь и в деталях все описали) Татьяна Медкова жива и счастлива, приняла ислам, вышла замуж в Хасавюрте, родила мальчика. И передала мне свою фотографию со свежим номером «Комсомолки». Которую я и показал односельчанам. И старики, и сверстники - все моментально узнали Татьяну. А ведь еще месяц назад в соседний Дагестан, откуда и пришло письмо, могли съездить следователи Новоселицкой прокураторы - к ним 30 ноября обратилась мать, Марина Юрьевна Медкова, с покаянным письмом дочери, присланными ею фотографиями и заявлением об освобождении невинно осужденного сына. И где с ней практически даже не стали разговаривать. Вернее, сказали: «Да что-то непохожа, и почерк не тот». - А вы показали старые письма дочери? - уточнил я. - Нет, у меня с собой их не было. Но следователь, которого я видела впервые, уверенно сказал, что почерк не похож. А еще он спросил: «Что мне теперь, Хиленко судить?» (Ох, чувствую, станет Леша Хиленко козлом отпущения, и ему одному придется отвечать за все беззаконие и произвол следствия, прокуратуры и суда.) Самое непонятное в этой истории то, что над следователями ничего тогда не довлело - не было резонансного, всколыхнувшего общественность убийства, не было приказов начальства бросить все силы, да и общественность не вопрошала: «Так доколе же милиция?..» Было заявление Марины Юрьевны об уходе из дома дочери (такие годами пылятся в столах райотделов), было известно, что девочка уходила не в первый раз. Была заметка в районке «Пропал человек», где черным по белому написано: «При себе имела личный фотоальбом, свидетельство о рождении». Уж милиции-то известно, что личные вещи и документы забирают, когда уходят из дома, а не когда в банной печке внезапно сгорают. Спустя восемь месяцев после пропажи-ухода девочки в Александровске, где на втором курсе лицея успешно учился Дима Медков, произошло его задержание. - Еще через 4 дня после ареста следователь прокуратуры Анищенко сказал мне, что Дима написал явку с повинной в убийстве сестры… А дальше следователи Рыков и Михнев закрутили всю эту фальсификацию в Китаевском. От тех воспоминаний сельчане до сих пор вздрагивают и, рассказывая о прошедших три года назад событиях, просят не называть их фамилии. Просят даже те, кто лишь говорил мне, как все любили Диму, его песни и стихи, как он старикам ремонтировал обувь и был психически здоровее здоровых. «Вы уедете - а нам здесь жить». И нельзя осуждать этих людей… Судьба приготовила Диме тяжелую досудебную дорогу: изолятор в Пятигорске, психиатрическая клиника в Ставрополе, 2 месяца в столичном институте Склифосовского, снова пятигорский «Белый лебедь». Перед судом родителям удалось встретиться с сыном. У мальчика были опухшие - то ли от слез, то ли от побоев - глаза, и единственное, что он сказал родителям: «Когда тебя подвешивают на растяжке - сознаешься во всем». А еще перед судом надзирающий за следствием прокурор района Кошкидько ласково и по-доброму сказал матери, чтобы она съездила в лицей и попросила не исключать Диму. В лицее, где прекрасно относились к парню, просьбу матери с удовольствием исполнили. - Вы расценили эти слова как надежду, что прокуратура остановит беззаконие? - Конечно. Любая мать так бы поняла. Наивная. Думаю, что прокурор все прекрасно знал. Не мог не знать. Ибо все лежало на поверхности. Я показал постановление суда (в котором государственным обвинителем был прокурор района) своей дочери, всего лишь пятикурснице юридического факультета СГУ, умолчав, что Татьяна жива, и попросил оценить его. Вот ее выводы: - Приведенный в начале постановления подробный медицинский диагноз черепно-мозговых травм может быть установлен только патологоанатомами в результате вскрытия трупа. Но раз его тут же сожгли - все это голимое вранье. - Для столь тяжкого преступления и обвинения свидетельская и экспертная база слишком малочисленна, и она даже близко не доказывает вины Дмитрия. - Нет оценок вещдокам. Упоминаются изъятые четыре топора - они что, в четыре руки ее кромсали? Короче, нет того, что должно быть описано в постановлении по закону. Раз всего этого нет и раз вещдоки исследованы спустя восемь месяцев - это такая же туфта. - Третьекурсник юрфака знает, что сжигание трупа оставляет в длинной печной трубе огромный слой человеческой сальной сажи. Ее ничем не удалить. Такая экспертиза должна была быть проведена в первую очередь. Раз ее нет - все дело рассыпается, как карточный домик. К тому же, чтобы сжечь труп взрослой девочки в маленькой печке-трубе - нужна неделя и тонна бензина. От такой вони все бы село сошло с ума. - Судя по тому, что Медков учился в лицее в другом городе, это был отнюдь не хронический шизофреник. Раз он не состоял на учете в психдиспансере (судья такой факт отметил бы), с чего вдруг экспертиза сделала вывод о его хронической психической болезни? - Почему подельник в столь тяжком преступлении Хиленко А. не допрошен в суде и уведен от ответственности? Боялись, расскажет правду? - Реальное, а не липовое расследование столь тяжелого преступления не может уместиться на двух неполных листах. Внесудебные сталинские тройки, расстреливая невиновных людей, и то тратили больше бумаги на обоснование. - Папа, - услышал я напоследок, - читая все это, могу сказать одно: раз у нас в доме есть кухонный нож и ты со мной ссорился - этого уже хватит, чтобы засадить тебя. Если кому-то сильно захочется. Я молчал. Не мог же я сказать дочери, что ее взрослому отцу просто страшно. Не оттого что ребенок слету увидел лежащие на поверхности факты, мимо которых сознательно (а в другое я не верю) прошли все надзирающие за следствием инстанции. Страшно, что вот так просто любой из нас, невиновных людей (особенно у кого нет средств на хорошего адвоката), может быть надолго вычеркнут из жизни и превращен в лагерную или психушную пыль. У меня нет желания искать мотивы, которыми руководствовались тогда судья Иванов, прокурор Кошкидько, следователи Рыков, Михнев, Анищенко и иже с ними, когда они фальсифицировали дело подростка Димы Медкова (может, им просто, не боясь ни людского, ни высшего СУДА, хотелось сделать карьеру и многие действительно пошли на повышение). Есть новый прокурор в крае и в стране - они разберутся лучше меня. А я хочу вернуться… нет, не в Китаевское, к сцене фильма «Место встречи изменить нельзя». - Жеглов, давай Груздева выпускать. - Володя, да куда на ночь глядя, утречком и выпустим. - Для него каждый час, проведенный на нарах, хуже смерти. - Не горячись ты, Шарапов, он тебе и так руки будет целовать. - Незачем ему нам руки целовать, мы человека без вины наказали... Диму Медкова наказали без вины. Наказали одни. Но исправить, и исправить быстро должны другие. «Комсомольская правда» обращается к обоим Сергеям Петровичам - председателю Ставропольского краевого суда и прокурору Ставропольского края.