Негативное отношение народа к президенту Путину

"Александр Солженицын обстоятельно и вдохновенно рассказывал нам о своем героическом участии в Великой Отечественной войне. Ну, во-первых, говорит, «я и мои сверстники воевали четыре года». Это, надо полагать, в том смысле, что «от звонка до звонка», ибо война, как известно, четырех-то лет не длилась. И все эти четыре года, говорит, «месили мы глину плацдармов, корчились в снарядных воронках» под градом снарядов и бомб. А когда бил час наступления, говорит, то «еще в темноте, в траншее, одна банка американской тушенки на восьмерых и – ура! За Родину! За Сталина!»" Читатель может подумать, что все «четыре года» Солженицын служил в пехоте. Действительно, кто же еще бросается в атаку из траншеи или окопа. Но нет, он этого не утверждает, а говорит о себе так: «всю войну провоевавший командир батареи». Остается предположить, что в траншеях, в рядах пехоты командир-артиллерист оказывался лишь время от времени.
Но некоторые исследователи обшарили все архивы 1941 года, все штабы и фронты Отечественной войны, но лейтенанта Солженицына А.И. там не обнаружили. Да и в 1942 на фронте его не было. Только в автобиографии для Нобелевского комитета Александр Исаевич уточнил: «С начала войны я попал ездовым обоза и в нем провел зиму 1941-42 года».

Исследователи опять уточняют:

«Во-первых, был он не ездовым. Тут необходимо умение обращаться с лошадьми, - а откуда оно у маменькиного сынка, только что окончившего университет. Был он конюхом, точнее, подсобным рабочим на конюшне: задавал лошадям корм да убирал навоз, о чем и жаловался в письмах жене. Во-вторых, обоз, в котором он служил подсобником, не снаряды возил на фронт, не раненых с фронта под бомбежками и обстрелом, а совсем другое, притом – в Приволжском военном округе, бывшем упомянутой зимой глубоким тылом. В-третьих, все-таки с самого ли начала войны оказался Солженицын в армии?»

Александр Исаевич, как видим, настаивает, что с самого. И в брошюре «Сквозь чад», обращаясь к другу юности К. Симоняну, писал:

«Началась война – я зашел к тебе попрощаться… Я горел: так могу не успеть защитить ленинизм».

Впечатление такое, словно это было если не 22-го, то уж наверняка 25 июня 41-го года.
А между тем, хотя Александр Исаевич и горел синим огнем нетерпения, но в добровольцы защищать ленинизм не побежал, а уехал из Ростова в Морозовск преподавать в школе астрономию, и там, любуясь по ночам на звезды, дожидался, когда призовут. И случилось это 18 октября 41-го года, то есть лишь через четыре месяца после начала войны, когда многие его сверстники не за ленинизм именно, а за родину уже сложили головы.

Отрицать это он теперь не решается, но говорит, что из тылового обоза его направили в артиллерийское училище, которое он окончил «к 7 ноябрю 42-го года», и был назначен командиром батареи. И вот уж «с этого момента провоевал, не уходя с передовой, до ареста в феврале 1945-го года».
Получается, что воевал не четыре и не три года, а несколько меньше, чем объявил по ошибке с лёту. Но уж зато, говорит, все время на передовой, ни на миг не отлучаясь.
То, мол, у орудий, то в траншее.

И опять исследователи пишут: «Ни в ноябре и декабре 42-го, ни в январе, феврале, марте и апреле 43-го никаких следов пребывания на фронте лейтенанта Солженицына А.И. не обнаружено. Выходит, что двух самых страшных лет войны, как, впрочем, и трех самых упорных последних ее месяцев, Солженицын не видел».
Опять скандал! Ни дать ни взять живой классик, а такое мелкое вранье даже в месяцах…

Но, может быть, даже меньше двух лет без отлучки на передовой командиром батареи стоят четырех лет в пехоте? Сколько пушек было у Солженицына? Какого калибра? Какого назначения?

И опять раздается голос неугомонных антипатриотов:«Во-первых, он дважды отлучался со своей «передовой» в отпуск, последний раз в марте 44-го, не пробыв на фронте и года. Миллионам это ни разу не удавалось за всю войну. Во-вторых, в его батарее, в отличие, допустим, от батареи подпоручика Толстого на Четвертом бастионе Севастополя, не было никаких пушек. Ни единой. Дело в том, что Александр Исаевич командовал батареей звуковой разведки, и ему не приходилось не только с боевым кличем «За Родину! За Сталина!» сигать из траншеи, но и давать команду «Огонь!». Он «всю войну» имел дело только с приборами да инструментами. И, наконец, последнее: за все время его пребывания на фронте фактов посещения им передовой хотя бы из любопытства не зафиксировано».

«Да что же это за передовая, если Солженицын не раз приглашал туда погостить своего школьного товарища?»
И вот, рассказывает со слов гостя тогдашняя жена офицера-окопника, «живет Кока у Сани как на курорте, лежит в тени деревьев, слушает птиц, потягивает чаёк да курит папиросы».

Словом, как говаривали на фронте, кому война, а кому фуёвина одна. Позже по фальшивым документам, раздобытым ей мужем, в незаконном обмундировании она и сама в сопровождении ординарца мужа прикатила из Ростова к нему в траншею и жила там под снарядами и бомбами до тех пор, пока командир дивизиона не потребовал ее удаления.
Все это понуждает несколько усомниться как во фронтовом героизме, так и в качестве патриотизма Александра Исаевича." ССЫЛКА