АлисА

DE I: Кого из программных русских поэтов ты в юности считал «своим» – Пушкина или Лермонтова?

КК: Конечно, Лермонтова. В юности до Пушкина дойти сложно. У Лермонтова есть все, что созвучно четырнадцатилетнему разуму: героизм, демоны, противопоставление миру…

DE I: Настоящий рок-герой?

КК: Похоже. Недалеко от него Джим Моррисон. Оба умерли в 27 лет. Оба призывали смерть. Пушкин все-таки стрелялся за честь. Это несколько иная, непостижимая для подростка история… А Лермонтов эгоцентричен…Опять же, «увы, он счастия не ищет…» и т.д., поэтому я очень любил Лермонтова.

DE I: Почему фильм Стоуна «Дорз» о рок-идоле 70-х со всеми натяжками и выдумками смотрится почти документально?

КК: Мы его недавно пересматривали с Сашей (супруга К. Кинчева – DE I). «Дорз» – это энергетическая, художественная выжимка концентрации безумия, очень напоминающая нашу жизнь. Даже если у нас все было прозаичнее и спокойнее, схожесть убийственная. Понятно каждое движение персонажей, все эти совместные терзания и кровопийство. И нам это дико нравилось. Мы так жили. Но к счастью, удалось повернуть в другую сторону. Как раз в этот момент я крестился.

DE I: Ты помнишь, у тебя на полках вокруг телевизора стояли кассеты с фильмами, а потом их почти сразу вытеснили книги? И что особенно заметно, это православная литература.

КК: Нет, книги были всегда. Только их становилось больше, а хороших фильмов меньше. Сейчас все кино помещается на айпод, я его в самолете смотрю, через видеоочки. Освободившееся место заняли книги. Все закономерно, последовательно и естественно.

DE I: Ты выбирал духовника по чьему — то совету?

КК: Нет, зашел в храм, который был не далеко от дома. Мне понравилось. И уже с 96-го ничего не меняю. До этого, когда жили в другом месте, была друга церковь.

DE I: Что ты скажешь про то, что именно особо одаренных или влиятельных музыкантов подозревали в сделках с нечистой силой?

КК: Это не про меня. Я популярности не искал. Мне хотелось жить своей жизнью, я ее и проживал. Просто понял однажды, что я рок-звезда, и все.

DE I: То есть почти сразу оказаться в ситуации отвечающего? Человека знающего, умеющего нечто, что не дано остальным.

КК: У меня нет ответов. Я знаю, что ничего не знаю. Когда-то я активно сидел в разделе «Вопросы» на официальном сайте «АЛИСЫ»: фаны присылали вопросы, я сначала на них отвечал, а потом бросил. Это утомительно: времени жалко и понимаешь свою чудовищную необразованность. Чтобы справится, приходилось обкладываться книгами, ведь мне навязывали диспут с соответствующими наездами. Нужно много знать, а энциклопедические знания – это не про меня. И потом: «Великое знание рождает великую скорбь». Все мыслители и ученые приходили к пониманию, что полное знание исходит от Господа, все остальное домысел человека – существа амбициозного и поверхностного.

DE I: Без знания, только на ощущениях, не входя в церковь можно прийти к Богу?

КК: Каждая душа по сути – христианка, и Бог всегда где-то рядом. Вся русская литература основана на христианстве. А мы с детства со школы общались в основном с русской литературой. Только этот союз, созданный книгами, не полный. К тому же через эти книги не проскребешься до ядра. Без церкви есть опасность рухнуть в постоянное самооправдание, самосожаление и «непонимание миром».

DE I: По твоему какой самый вредный домысел человека?

КК: Соблазн поставить себя на место Бога. Этим грешат многие. Особенно это поражает людей, облеченных властью. Правильно – чем больше власти, тем больше ответственности. К сожалению, в реальной жизни все иначе. К власти стремятся, чтобы уйти от ответственности. И главное, идут к этому любой ценой.

DE I: Но великие государства созданы именно такой ценой, подобными личностями. И что мы можем изменить?

КК: Всегда приходиться выбирать между большим и меньшим злом. Хаос и анархия еще страшнее. Порядок лучше хаоса.

DE I: Россия создана космосом или хаосом?

КК: Секунду! Я говорю о всей Земле. Разбирать каждое государственное устройство не могу. Несовершенство встроено в историю цивилизации. Нечего менять-то. Народ выбирает правителей, которых достоин.

DE I: Что-то вызывает твою гордость за страну?

КК: Я счастлив, что родился русским. Люблю родину. За границей мне скучно, тоскливо и неуютно, я там только работаю. Мне кажется, Россия должна сохранится в границах, которые создали наши предки, причем практически без кровопролитных войн, никого не нагибая. Хотелось бы, чтобы присоединились Белоруссия и Украина.

DE I: Я был свидетелем, как компания уже взрослых людей обсуждала самые фантастические, невозможные желания. Один сказал: «Я хочу, чтобы наша страна воссоединилась». Другой хочет встретиться с внеземным разумом. Третий мечтает о встрече с Богом.

КК: А чего мечтать-то? И так с Ним встретишься. Наивное желание. Для того, чтобы встретиться и не обломиться, надо работать, готовиться. Все, чего хочется, отсекай, но принимай то, что приносит пользу. Если, подумав, человек начинает работать, тогда эта встреча будет радостью, а не разочарованием. И страхом, что уже изменить ничего нельзя. Объяснить такое желание можно только тем, что каждому человеку хочется чуда. Но это, все равно, как-то праздно. В мечтах нет созидания, соответственно нет и пользы.

DE I: А в чем созидание?

КК: В работе.

DE I: В каждодневной, без отдыха?

КК: Если работа тебя тяготит, значит, ты ее выбрал неверно. Не уловил призвания.

DE I: Мы живем в период частных катастроф: человек учился, работал, поднимался по служебной лестнице. Он получал от этого удовольствие и наверняка считал призванием. А тут кризис, облом, сокращение, безработица. И как следствие, непонимание – кто он и зачем он? За что такое разочарование? За что же он бился?

КК: Личных катастроф в любую эпоху – море. Потому что человеку проще биться за тщету – за благополучие и блага. А надо поменьше думать о том, что тленно, а больше о том, что останется. «Кризис» на греческом – «суд», «кара». Не совсем страшная, конечно. Зависит, насколько она сильна. Либо это предупреждение, и есть шанс выйти преображенным. А можно так и остаться в конечной точке.

DE I: В своем окружении – близком или далеком – ты знаешь таких людей?

КК: Я мало общаюсь. Круг друзей небольшой, но все, кого знаю, как такового кризиса не ощущают. Они как были «голь перекатная» по отношению к гламурной действительности, так и остались. Что я, что мои друзья. Непросто людям, у которых есть социальные обязательства и все такое прочее. А у меня только перед Богом и только одно – стать Человеком.

DE I: Благодаря концертам ты видишь всю страну. Что сейчас изменилось?

КК: Все, как и должно было быть. Пока нефть росла – все развивалось. Теперь встало. Простым людям тяжело. Вопрос к экономистам, сколько это протянется. Восемь лет прошлой беззаботной жизни, может, и прикроют подушкой безопасности. А что дальше? Я буду наблюдать. А как иначе поймешь, разумны были все эти накопления или нет. Посмотрим. Хотелось бы преображения. Не получится, значит, у власти были временщики, которые жили одним днем.

DE I: Может, все-таки кроме «денежной подушки» удалось создать подушку духовной безопасности?

КК: Например?

DE I: Например, что принесло успех советскому строю во времена индустриализации. Вместо личной ответственности перед Богом – ответственность перед неким советским народом и партией. Что проще и нужнее массам, заряженным на строительство нового общества.

КК: Структура коммунистического общества, которую использовали большевики – лжива. Это перевернутые с ног на голову евангельские идеи. Отреклись от Бога и вместо страха Божьего распространили среди людей страх животный, абсолютно разрушительный. Он укрепляет только идеологию доносительства и стукачества. Во времена индустриализации она прибрела абсолютные формы. Сталинскую империю держал страх. Но страх животный – идет от дьявола. Страх Божий свойствен монархическому укладу общества. Да и то у нас это было не при всех царях. Ведь царь – первый, кто держал перед Богом личную ответственность. Таким был император Александр III…

DE I: А не страх Божий заставил Сталина открыть церкви и вернуть патриаршество во время войны?

КК: Любой хороший политик, прежде всего прагматик. Он сделал то, что ему было выгодно. Разумеется, основываясь на традиции, которая была свойственна России. Христианская вера укрепляет народ в битве с супостами за родную Землю.

DE I: Близкой войны с супостатами не предвидеться, то чем укреплять человека?

КК: Я точно для себя знаю, что история России неразрывно связана с православием. Пока была православная церковь, она объединяла нацию вокруг себя. Мне было бы понятно, если бы кто-то из политиков заявил следующее: государствообразующая религия – православие, язык – русский, народ – русский. Религиозно-этнические традиции других народов приветствуются и поощряются. Только так мы сбережем эту колоссальную территорию. Мне такую структуру одобрить проще.

DE I: Но у такой структуры полно противников и прежде всего прогрессивная общественность, которая легко обвинит тебя и наш журнал в шовинизизме и ультранационализме.

КК: Прогрессивная общественность не хочет знать никаких других моделей государственности, кроме двух крайностей. В одном случае – американская, в другом – европейская. О том, что Россия жила как-то отдельно и знать не хотят. Господь разрушил Вавилон именно за смешение языков и народов и после повелел людям жить в своих традициях, на своей земле, со своим укладом. При этом Господь дал это учение не только избранному народу, а всему человечеству.

DE I: Христианской кротостью Вавилон не разрушишь, терпением свой народ от пришлых моделей не защитишь. Насколько приемлема кротость?

КК: Митрополит Филарет Дроздов сформулировал один емкий тезис, который я принимаю: «Прощать врагов своих», – что сделать непросто. «Одолевать врагов Отечества» – дать отпор посягнувшим. И «Гнушаться врагов Божьих» – то есть вычеркивать из списка тех, кто против Бога. Вот таким образом противостоять, и в этом есть кротость. Удержаться и удержать то, что есть сейчас, уже и для потомков благо. Сплачивают нацию только катаклизмы и войны. А в этот момент обсуждать модели бессмысленно, нужно объединяться и «одолевать врага» в едином порыве.

DE I: В прошлом номере DE I возникло имя Солженицына по поводу его давнего возвращения в страну. Как он превратил это путешествие в явление народу. На поезде, от Владивостока до Москвы. Ты помнишь этот момент?

КК: А как еще можно вернуться, не напитавшись ощущениями своей земли? Пошел от начала до конца. Сложившаяся уже в Москве картина стала пищей для новых работ. Он же написал несколько серьезных трудов. «Как нам обустроить Россию», «Двести лет в месте».

DE I: Почему они оказались не востребованными?

КК: Ну, может, еще не время. Я уверен, что они более чем будут востребованы. Из светских людей, в моем понимании, он из вечников. «Много званных, но мало избранных». Мне кажется, что желающим стать в один ряд с избранными, стоит обращать внимание на поступки и жизненные принципы этих людей. Сиюминутное и так знакомо. А заглянуть чуть дальше, подняться чуть выше, это полезно. Только так научишься отвечать за свои поступки.

DE I: И в творчестве тоже?

КК: Я соучастник. Моя работа акт сотворчества. Творец один. Даже когда моя жизнь будет на излете, я будут строить ее не вопреки, а ради воли Божьей. Но я не разделяю свою жизнь и работу. А поле для работы большое. Например, сейчас я еще не готов отвечать за все, что делаю. Буду каяться, взвешивать свои слова, соизмерять. Поэтому я не отдыхаю. У меня одна из последних песен так и называется: «Работа». Работа – жить. И мне интересно жить.

DE I: Страх отвечает за гармонию внутри человека?

КК: Конечно. Страх Божий созидателен и делает нас лучше. Воспитывает в нас любовь, а любовь зиждиться на ответственности. Это я уже понял из своего опыта. В безответственности нет любви. И в любви нет безответственности. Каждое наше неосознанное действие, каждый необдуманный шаг может принести боль Господу. Бояться этого очень полезно. Хотя, кажется, Бога обидеть невозможно.

DE I: Что по-твоему отчаяние?

КК: Это потеря Бога.

DE I: Но многие молодые люди и не обрели его.

КК: Поэтому так часто они сталкиваются с отчаянием. И нередко отчаяние приводит к суицидам. Но от отчаяния гибнут не только молодые люди. Все, кто, скорее всего, Бога-то и не искали или не отвечали ему. Ведь он стучится буквально в каждую дверь. Только открой. Открой сердце и задумайся. Только нужно место ему предоставить. Господь сделал людей свободными, он уважает наш выбор. А дьявол эту свободу попирает и всячески в ухо дует: «Сделай так, а я тебе за это…». Искушает и берет в плен. Превращает человека в раба. Рабы божьи, напротив, абсолютно свободны. О чем и Апостол Павел говорил: «Мы братья Христу, а не рабы». Но для себя лично я считаю, что мне правильнее оставаться рабом. Чтобы не возгордиться. И не дай Бог, посчитать себя равным.

DE I: А как же приcказка про рабское существование?

КК: Привязанность к суете – вот это настоящее рабство. Еще больше ограничивают твою свободу тлен и амбиции, которые накоплены на тысячу веков? А на удовольствия как подсаживаешься? Вот пытался я бросить курить. Ой, как тяжко! Почувствовал, как держит.

DE I: Со стороны, кажется, что ты неплохо укреплен.

КК: И хотелось бы крепче и крепче, до конца дней. Это со стороны, может создаваться впечатление, что я иду семимильными шагами, а по мне – топчусь на месте.

DE I: Объясни.

КК: Новообращенный, как правило, встает на прямую дорогу. Даже ландшафт, по которому он идет, не вызывает сомнений. Но чем дальше, тем путь становится сложнее, и в какой-то момент ты упираешься в отвесную стену. И здесь уже без альпинистского снаряжения не обойтись. То есть духовная сила должна преобладать над физической. Сейчас я топчусь около этой горы и думаю, как ее взять.

DE I: Рок-музыка тебе может в этом помочь?

КК: Нет. Это же профессия. Я наполняю ее содержанием, а не она меня.

DE I: Зачем ты встречался со студентами?

КК: Меня приглашали в МГИМО. Еще где-то был. Молодые люди задавали вопросы, я отвечал. Было забавно. Я ведь не оратор. У меня нет пламенного желания вещать. Мне достаточно песен, я в них стараюсь быть честным и выражаю, что Бог на душу кладет. Особого желания, что-либо поведать миру и как-то его преобразить не возникает – мне бы самому с собой разобраться.

DE I: Назови тогда людей, которые сегодня ответственны за преображение мира?

КК: А вот они стоят (кивает в сторону книжной полки – DE I). По каждому месяцу, двенадцать томов. Жития святых называется. Таких и сейчас много.

DE I: Возможно сегодня присутствие святого среди современников?

КК: Необходимо. Только молитвами святых старцев Земля держится. Я убежден что, как задумка, человечество себя не оправдало и по справедливости его можно уничтожить. Но пока есть один человек, который построил свою жизнь по образу и подобию Христа, то Господь будет к нам милосерден. И будет терпеть, пока нас отмаливают.

DE I: Почему ты стал качаться?

КК: Это тоже наполняет и собирает. Есть священник в Москве, он говорит: « Ходите в пост в фитнесс-клубы». И Антоний Сурожский утверждал, что «Тело – видимая часть души».

DE I: Как ты думаешь, почему наше время лишено чистого, умного созерцания. Я слышал, что, якобы, бездеятельное созерцание – это грех.

КК: Созерцание – это большое искусство. И в этом искусстве, пожалуй, японская поэзия наибольших результатов добилась. Их душа чудесна, как и наша. Но мне кажется, русские не созерцатели. У нас многое основано на любви. А это чувство человека кидает из огня в полымя, и амплитуда огромная, оттого больше действия, движения. А как тогда созерцать? Чем?

DE I: Дзен полезен?

КК: Это тоже дорога, но в ней, на мой взгляд, очень мало эмоций. Нет печали, радости, любви. Мне этого не хватает. Поэтому, не осуждая, и не поощряя эту дорогу, отвечу словами Феофана Затворника: «Не знаю как кому, а мне без православия не спастись».

DE I: Ты научился понимать искусство?

КК: Только на уровне «нравиться – не нравиться». Соответственно, «нет». Жанры и направления – этого уже не понимаю. «Мое – не мое», так проще. Все остальное от лукавого. Тем не менее, я уверен – только искусство сохраняет образ эпохи для потомков. Не ракеты, айфоны или Интернет. Возрождение, готика или барокко сохранились благодаря тому, что искусство проникает в самое сердце человека. Пусть не каждого, но каждого, способного чувствовать чистую эмоцию. Так же и память о людях: главное не действие, а ощущение – про заслуги мы вспомним потом, а с начала эмоция. Если бы у Юрия Гагарина не было этой чистой улыбки, то мир вряд ли его запомнил как первого русского, полетевшего в космос. Улыбка стала основанием для ПАМЯТИ. Без нее, все бы быстро закончилось…Так, строка в истории космонавтики, исторический факт без содержания. А содержанием этой долгой любви и памяти и является просто улыбка, но какая!

КК: Правителей забывают, полководцев забывают, остается искусство и люди, которые его создали. Без них нельзя представить культуру народа. Даже если что-то забывается, то со временем всплывает. Правда, сегодня оставить след в искусстве не так сложно, сейчас, кажется, что все занимаются либо искусством, либо его продвижением. Причем и создатели, и движители практически перемешались. Уже непонятно, кто главней – тот, кто творит, или тот, кто продает…Все хотят оставить свой след в истории…

DE I: Сейчас, кажется, это проще всего.

КК: Смотря, какой след? Мне кажется, человечество не меняется. Главное, чтобы не было концентрации пустоты под маркой «культурного события года». Это уже хуже. Потому что человек так устроен: что видит, то и воспринимает как главное. Вот я прихожу в институт к дочери и кажется, что весь мир наполнен вдохновением, обрывками стихов, прозой, живописью, пластикой, какими-то миниатюрами .Переходишь дорогу, заходишь в магазин «24 часа» – другая картина мира. Поэтому очень важно понимать, что делается «ради», а что «вопреки». Я предпочитаю «ради».

DE I: Как ты понимаешь термин «православный рок»?

КК: Жуткая пошлость. Уже несколько лет этот ярлык мне пытаются приклеить с разных сторон – и по-хорошему и по-плохому. А он не клеится, и это жутко раздражает и ту, и другую стороны. Одни твердят, что я мракобес, другие, что я занимаюсь профанацией, вроде как использую популярную тему. Лупят со всех сторон, но так и должно быть. Но ведь рок не может быть каким-то – черным, белым или православным. Рок – это средство воздействия, самовыражения. Мне нравится слово «рок» в русском звучании. «Рок» – судьба. Однажды выбрал ее и пошел. Глупо ведь называть Пушкина «главным православным поэтом», хотя он и умер христианином и его творчество неотделимо от православия. Я, упаси Бог, себя с Пушкиным не сравниваю, просто на примере Александра Сергеевича, как-то проще объяснить, о чем я говорю…

DE I: Но и за Пушкиным видят «рок», фатум, несчастливую судьбу, с конкретным концом. Что ты думал о своем конце?

КК: Всегда как о неизбежном. Еще в 85-году на записи альбом «Энергия» я понял, что времени очень мало и надо спешить жить, так как я хочу.

DE I: Чего же хочет современный рок-герой?

КК: Думаю, это вы журналисты должны это знать. Лично я хочу косить траву на даче, ловить лососей в Онеге, петь свои песни. Все эти три вещи приносят мне радость. И таким я был всегда, это часть моей гармонии. Я как тот император, который из прочих государственных достижений гордился капустой на своем огороде. Вот и моя общественная позиция и ответственность – это я сам. Себе же социальных потрясений не пожелаешь. Никому не пожелаешь.